– Кто на работе, а кто и за город уже уехал на лето, – спокойно ответил на его вопрос Митяев. – Пойду найду все-таки консьержку и все у нее разузнаю, – предложил он и, не дожидаясь согласия Гурова, нажал кнопку лифта.

– Постойте, я с вами. – Лев Иванович тоже шагнул в кабинку.

Консьержка на этот раз оказалась на месте – в своей застекленной кабинке.

– Простите, вы не подскажете, куда подевались все жильцы с восьмого этажа? – поинтересовался он у пожилой женщины с цепким взглядом и орлиным носом, протягивая ей удостоверение оперативника.

– В двести четвертой никто не живет, из двести третьей все позавчера уехали на лето в загородный дом, а Тимошина из двести второй в больнице лежит. Насчет двести первой не скажу – не знаю. Там вообще редко кто бывает. И не сдают, и сами не живут.

Женщина нацепила на орлиный нос очки и открыла какой-то журнал, что лежал перед ней, быстро его пролистала, а потом, посмотрев на Гурова, ткнула пальцем в одну из строчек исписанной страницы.

– Вот, в двести первой проживает Мартынова Марина Петровна. Но у меня отмечено, что была она в последний раз две недели назад.

– Вы видели, как она поднималась в свою квартиру?

– Видела, – кивнула консьержка.

– А как она оттуда уходила, вы видели?

Вопрос Гурова несколько озадачил женщину, и она вдруг задумалась, но потом ответила, тряхнув головой:

– Не видела. Но я ведь не одна тут работаю. У меня сменщица есть. Может, она видела. Хотя в журнале ничего такого нет. Если бы Мартынова уезжала надолго, как она это делала постоянно, то должна была предупредить или меня, или мою сменщицу. Потому что мы обязаны фиксировать всех, кто в отсутствие жильцов к ним приходит и справляется о них или что-то им оставляет у нас для дальнейшей передачи.

– А за эти две недели Мартынову кто-то спрашивал? – озабоченно нахмурился Гуров.

– Нет. Во всяком случае, у меня в журнале это не записано. Могу позвонить сменщице и спросить у нее. Но это без толку, – махнула консьержка рукой.

– Почему? – не понял Лев Иванович.

– Потому, что Макаровна все равно ничего не вспомнит, – уверенно заявила консьержка. – Ей уже семьдесят лет, и сидит она тут только потому, что у нее младший сынок в нашей управляющей компании секретарем у главного, а Макаровне дома сидеть одной скучно. Тут же есть и с кем поговорить, и сплетни разные послушать.

– А кто у вас в доме подъезды убирает?

– Двое моют. Если конкретно в нашем подъезде, то это Роза Юрьевна Иванова.

– А эта Роза Юрьевна не страдает заложенностью носа? – ехидно поинтересовался Митяев и посмотрел на Гурова. – У вас на площадке восьмого этажа такой запах, что с ног валит, а вы не пытаетесь даже выяснить источник.

– Насчет запаха, так она мне жаловалась – это да, это было, – призналась консьержка. – Я тогда еще подумала, что когда Тимошину из двести второй в больницу увозили, а это было неделю назад, то у нее что-то с холодильником случилось, и все продукты испортились, вот и запах. А что я сделаю? – развела консьержка руками. – Вот вернется хозяйка через четыре дня и пусть сама разбирается. Я ей звонила и все рассказала. Довела, так сказать, до сведения. А остальное – не мои заботы.

– Так вы думаете, что это из двести второй запах, – кивнул Гуров. – А отчего не из двести первой?

– Так ведь Мартынова там и не живет почти. Она сама мне говорила, что у нее и холодильника-то нет. Если надо, то она в кафе «У друга» поест. Это тут, рядом. Так она, во всяком случае, говорила.

Лев Иванович осмотрелся и спросил:

– Камеры наблюдения в подъезде есть?

– Нет, только на входе, – ответила консьержка и добавила: – Но толку-то от них. Они сутки работают, потом все стирают и снова заново пишут. Так что если что-то вам нужно посмотреть, то только за последние двадцать четыре часа можно. А позже – никак.

– Понятно, – кивнул Гуров.

В фойе подъезда вошли двое мужчин и направились к окошечку консьержки. Но прежде чем они что-то успели спросить, их опередил Лев Иванович. Он обратился к импозантному мужчине лет под шестьдесят, которого сопровождал молодой и крепкий парень, смахивающий и фигурой, и манерами на хорошо обученного охранника.

– Асташов Виктор Викторович, если я не ошибаюсь?

– Да, – Асташов повернулся к Гурову и протянул руку. – А вы – Лев Иванович Гуров, – констатировал он, оглядев Льва Ивановича оценивающим взглядом.

Гуров познакомил Асташова с местным оперативником и предложил, кивнув на окошечко консьержки, которая во все глаза с интересом следила за действием, разворачивающимся возле ее рабочего места:

– Давайте-ка отойдем на пару слов.

Гуров отвел Асташова чуть в сторону и тихо ему сказал:

– Нужно вызывать слесаря и взломать дверь. Марина – в квартире и давно уже умерла. Запах чувствуется даже на площадке. Не понимаю, как жильцы других квартир еще не подняли гвалт, – объяснил он ситуацию.

– Надо так надо, – нахмурившись, ответил Виктор Викторович. – Бедный Петр. Сначала он лишился любимой жены-красавицы, а теперь еще и единственной дочери, которую сам и вырастил. Дверь мы можем и сами взломать, – он посмотрел на своего спутника. – Борис вполне с этим делом справится. Хотя погодите…

Асташов подошел к консьержке и спросил:

– У вас есть запасной ключ от двести первой квартиры?

– Есть, – с подозрением глядя на Асташова, ответила консьержка. – Но я не могу вам его просто так дать без разрешения Марины Петровны Мартыновой. Это ее квартира…

– Я прекрасно знаю, чья эта квартира, – жестко перебил ее Асташов. – Но разрешение она вам дать не сможет, потому что она умерла и ее тело находится в этой самой двести первой квартире.

– Ой, – испуганно ойкнула консьержка и закрыла рот рукой. – Но я все равно должна позвонить